Фильм повествует о судьбе Владислава Шпильмана — выдающегося польского пианиста, еврея по национальности. Вынужденный жить в Варшавском гетто во время Второй мировой войны, он сполна познает вкус унижений, страдания и борьбы. Один из офицеров отступающей немецкой армии обнаруживает его среди руин разрушенного бомбежками города и помогает ему выжить.
Кому-то данная лента Романа Полянского кажется холодной и бесстрастной, хотя эти определения несправедливы. Скорее можно сказать, что его картина настолько объективна, насколько способен быть несубъективным человек, лично испытавший ужасы войны и Холокоста. Причём это касается не только главного героя, польского музыканта Владислава Шпильмана, который чудом сумел выжить в страшную эпоху и умер в возрасте 88 лет накануне съёмок «Пианиста» на основе его мемуаров. Ведь и Роман Полянский — пожалуй, первый из режиссёров мирового уровня, который только на исходе седьмого десятка лет своей жизни решил обратиться к тому, что знал отнюдь не понаслышке и пережил, как говорится, на собственной шкуре. Он столь же непостижимо избежал трагической участи своих родителей, сгинувших в концлагере, и, выбравшись из краковского гетто, скрывался в деревне.
Но даже те, кто не знает фактов биографии Полянского, могли ожидать от прославленного постановщика фильмов ужаса, мистических лент и триллеров, наверно, чего-то пугающего, тревожного, нервного и будоражащего. Поэтому начало «Пианиста» поневоле представляется обычным, заурядным, лишённым какой-либо экспрессии, не говоря уже о взвинченности манеры. Несмотря на решение снимать картину в цвете (приглашённый польский оператор Павел Эдельман ранее работал с Анджеем Вайдой на фильмах «Настасья» и «Пан Тадеуш»), нарушая как бы хроникальную традицию чёрно-белого кино, заявленную тем же Вайдой в «Корчаке» и Стивеном Спилбергом в «Списке Шиндлера», Роман Полянский не сразу и словно без особых усилий добивается «будничности повествования». И вот это оказывается самым страшным! Когда изо дня в день, между делом, второпях и без какого-либо объяснения одни люди, одетые в немецкую или же в специальную униформу для «еврейских полицейских» (выясняется, что были и такие!), унижают, избивают, расстреливают других людей лишь за то, что они — евреи, это воздействует, в конечном счёте, куда сильнее, нежели преувеличенные пафосные страсти на тему тотального истребления несчастной иудейской нации.
Да и заглавный персонаж ведёт себя не столько как непосредственный участник событий, но будто свидетель, который наблюдают чуть со стороны за всем происходящим. Он — своего рода авторский посредник, в чём-то уподоблен кинокамере, запечатлевающей на плёнку то, что попадает в её объектив. Кстати, это не раз подчёркнуто в избираемых ракурсах съёмок, когда Владислав Шпильман следит за творящимся «обыденным ужасом» через узкий проём или сквозь краешек окна, особенно в тех сценах, когда он скрывается на нелегальных квартирах.
И тут, между прочим, впервые обнаруживается явная перекличка «Пианиста» с одним из ключевых произведений «прежнего Полянского» — а именно с «Жильцом», где режиссёр не случайно сам играл главную роль некоего кафкианского типа, постепенно сходящего с ума на съёмной квартире в весьма небогатом парижском районе. Поскольку и Шпильман, который остаётся практически в одиночестве в последней трети ленты и стремится выжить на этом свете вопреки разумным доводам, что всё равно не жилец, ибо спастись не удастся, ведь и другие погибли ни за что ни про что, он превращается словно… в Робинзона Крузо на необитаемом острове, цепляющегося за жизнь из последних сил. И в отличие от безвольного и подавленного Трелковского из «Жильца», который, прежде всего, становится жертвой собственных сомнений и подозрений по отношению к миру вокруг себя, герой «Пианиста» выживает благодаря вере в то, что не должен, вообще не вправе исчезнуть раньше положенного свыше срока. И это словами даже не высказанное убеждение даёт ему именно музыка, от которой пианист был насильно отлучён в течение нескольких лет.
Своеобразная «пытка отсутствием музыки» точнее всего выражена в эпизоде, когда Владислав Шпильман после очень долгого перерыва впервые оказывается около пианино, но не может играть из соображений конспирации, так что вынужден лишь в воздухе перебирать пальцами, не опуская их на клавиши — зато в его мыслях (и за кадром) звучит музыка Фредерика Шопена. И спасение приходит к пианисту вовсе не тогда, когда немцы покидают Варшаву, в которую врываются советские войска, а в тот момент, когда случайно его обнаруживший немецкий капитан Вильм Хозенфельд позволяет сыграть на пианино. Остальное — не молчание, но музыка, будто вопреки финальной фразе шекспировского героя, решавшего мучительный вопрос «быть или не быть».
Остаться жильцом на этом свете подчас трудно и почти невыполнимо, если бы человеком не владела иная миссия, заключающаяся для него в творчестве. Этим человек и жив. Так что Роман Полянский сделал фильм не об «искусстве выживания», а о выживании благодаря искусству. В конце концов, и его самого судьба чудесным образом хранила ради того, чтобы максимально реализовался этот талант в сфере кино.
2003
